Резник Владимир Яковлевич
СТРАНИЦЫ ОДНОЙ ЖИЗНИ
статья("журнал "Музыкальная жизнь")
Русские артисты за рубежом. Страницы истории, полные триумфа и трагизма. Жизнь художников, прославляющих национальную культуру в среде, порой далекой от доброжелательности и понимания. Тяжелый труд, суровая борьба, полуголодное существование и блестящий успех... Разные пути привели русских артистов за рубеж, по-разному сложились их судьбы.
Об одной необычной судьбе — жизни известного певца Владимира Яковлевича Резника рассказывает его брат, советский инженер Василий Яковлевич Резников.
ВСТУПЛЕНИЕ
Владимир Яковлевич Резников (Резник) родился 17 марта 1904 года в маленьком уездном городке Двинске, на Западной Двине. В 1914 году Двинск стал прифронтовым городом. Его бомбили немецкие самолеты. Война и близкий фронт принудили семью Резниковых спешно сняться с места и покинуть город. После долгих и изнурительных странствий по разным городам, глубокой осенью они добрались до Москвы.
В Москве Володя сразу же увлекся оперой. В ту пору в Большом театре пели Шаляпин, Нежданова, Степанова, Катульская, Обухова, Василий Петров, Собинов, Дмитрий Смирнов, Мигай... Дирижировали операми Сук, Купер, в оркестре играли лучшие профессора консерватории — Сибор, Брандуков, Табаков.
В репертуар театра входили лучшие оперы русских и зарубежных композиторов — «Борис Годунов», «Дон Карлос», «Аида», «Руслан и Людмила». «Самсон и Далила», «Севильский цирюльник». «Золотой петушок», «Лакме», «Тангейзер», «Лоэнгрин», «Валькирия».
После Октябрьской революции аудитория театра изменилась: зрительный зал заполнили рабочие, красноармейцы, студенты и учащиеся. Среди них был Володя Резников, студент строительного техникума. По воскресным дням в театре шли симфонические концерты. Главным дирижером был назначен Сергей Кусевицкий. В симфонических концертах исполнялись все симфонии Бетховена, все его увертюры и концерты. Выступали первоклассные исполнители, среди них — Игумнов, Орлов, Добровейн, Нежданова. Вскоре жизнь Володи Резникова резко изменится, но любовь к русской музыке, зародившаяся в ранней юности в стенах Большого театра, останется с ним навсегда.
В 1924 году произошел первый крутой поворот в судьбе Владимира. Вместе с родителями он был вынужден вернуться в Латвию, которая к тому времени стала буржуазной республикой. В Риге Володя перепробовал все возможные специальности. Это было нелегко. Отец мечтал об университетском образовании для сына. Было отправлено 28 заявлений в университеты и высшие технические заведения во все концы света, но приглашение пришло только из Мексики. Вот и второй крутой поворот. Вряд ли предполагад тогда юноша, поднимавшийся по трапу парохода, отплывающего в Мексику, что за этим поворотом навсегда остается родина...
Началась жизнь на чужой стороне, полная неожиданностей, разочарований, нелегких «выигрышей». Трудно было все — учиться, искать работу, постоянно испытывать чувство неуверенности в том, что будет завтра. Но он был молод и полон надежд. Какой работой ему ни приходилось заниматься ради заработка... Закончив Мексиканский университет как инженер-нефтяник, он искал нефть в Кордильерах, был вакеро-ковбоем, а попросту — скотным рабочим на ферме, ловил вместе с индейцами змей в сельве, по просьбе первого советского посла в Мексике А. М. Коллонтаи переводил написанную им историю Мексики на русский язык, был переводчиком на шахматном матче с участием Алехина, руководил организованным им «Хором бурлаков».
И наконец, в 1929 году происходит третья серьезная перемена в его жизни — в Мексику приезжает итальянская оперная труппа во главе с Титта Руффо. В это время Резников работал гримером и случай свел его за кулисами с прославленным певцом. Он попросил Руффо прослушать в собственном исполнении оперные арии, и первый баритон мира посоветовал ему бросить все и начать серьезные занятия пением. Резников переезжает в Париж и берет первые уроки сначала у профессора Бернарди, а затем у знаменитой певицы и педагога Люсет Корсовой. Яркая музыкальная одаренность, страстное желание петь и, разумеется, умное и чуткое отношение педагогов принесли хорошие результаты. Вскоре Владимир Резников становится солистом Брюссельской Королевской оперы. Он пел в Русской опере в Париже, в Лионе в Монте-Карло, в Барселоне и иных оперных театрах Европы, в Соединенных Штатах Америки. Он выступал вместе с Шаляпиным, Еленой Садовень и другими русскими артистами.
Резник быстро овладел обширным басовым репертуаром. Большой и заслуженный успех принесли ему партии Бориса Годунова, Пимена, царя Додона, Вотана, короля Филиппа, Кончака, Нила-канты, Мефистофеля.
Он знал в совершенстве пять языков, работал переводчиком в «Юнеско», учился медицине, чтобы восстановить свой голос после потрясений, пережитых в гестапо и лагерях, стал незаурядным теоретиком певческого искусства, создав свою «Школу пения», и, наконец, когда ему уже из-за болезни стало трудно петь, он блестяще овладел профессией гида и был удостоен звания Национального гида Франции...
Владимир Яковлевич Резник прожил долгую жизнь, в двух словах о ней не рассказать. К счастью, границы не прервали наших родственных и дружеских связей навсегда, что дало мне возможность встречаться и подолгу разговаривать с ним. Это было очень интересно и во многом поучительно. Поэтому я хочу предложить вниманию читателей несколько эпизодов его биографии, которые особенно ярко запечатлелись в памяти.
РЯДОМ С ШАЛЯПИНЫМ
В 1935 году, накануне Всемирной Брюссельской выставки, в оперный театр столицы Бельгии были приглашены лучшие артисты мира. В связи с этим дирекция театра организовала Русский сезон с участием Шаляпина, Итальянский сезон с участием Джильи и Немецкий сезон, в котором предполагалось исполнение опер Вагнера. Во всех сезонах принимал участие и Владимир Резник. Ему пришлось петь на русском, немецком, итальянском и французском языках.
В русском сезоне Резник выступал вместе с Шаляпиным в опере «Борис Годунов». Шаляпин пел Бориса по-русски, все остальные артисты — на французском языке, в том числе и Владимир, исполнявший партию Пимена.
Первый спектакль. Шаляпин стоял за кулисами и слушал Резника. Шла сцена в келье. Это был довольно редкий случай — Шаляпин почти никогда в своих спектаклях не слушал других певцов. Когда Владимир вышел из кельи. Шаляпин обратился к нему: «Откуда ты взялся, щенок, у тебя хороший голос?!» И тут же предложил в сцене рассказа Пимена, перед смертью Бориса, новую мизансцену: Борис сидит на троне и слушает рассказ Пимена, а при словах «Я увидел...» Пимен должен начать двигаться к трону, словно бы намереваясь совершить возмездие. Царь Борис в ужасе встает и вытягивает вперед руки, ограждая себя от жуткого наваждения, и падает на руки бояр. Шаляпин просил Резника весь рассказ провести на русском языке.
В последние годы своей жизни Шаляпин переживал трагедию стареющего певца. Даже за несколько лет до смерти, несмотря на тяжелый недуг, он продолжал покорять своих слушателей и завоевывать новых почитателей. И все же в большей степени, чем когда-либо ранее, он испытывал ревность к хорошим певцам, имеющим успех у публики.
На втором спектакле «Бориса Годунова» Шаляпин сыграл с Владимиром злую шутку. В последнем акте оперы во время рассказа Пимена Шаляпин, сидя на троне, незаметно для публики тихо прошептал по-русски: «Ты качаешь», а через некоторое время Владимир опять услышал: «Ты фальшивишь, брат».
Владимиру в ту пору было немного за тридцать,, но он сумел почувствовать драму, которую пережи. вал великий артист на закате своей жизни. Резник не стал двигаться к трону, как было обусловлено по мизансцене, а стал отступать в противоположный угол и незаметно скрылся. Боясь гнева Шаляпина, он убежал из театра. А тот был вне себя, кричал, требовал найти молодого артиста, который, якобы, испортил ему весь финал. Перед третьим и последним спектаклем «Бориса» Владимир подошел к Шаляпину и сказал: «Дорогой Федор Иванович, вы для меня, молодого артиста, лучший пример. У вас — мировая слава, я же только молодой певец Брюссельской оперы, что я против вас?» Шаляпин схватил его в свои объятия, расцеловал и сказал: «Эх, прости меня, черт попутал». Последний спектакль они провели с большим подъемом и имели колоссальный успех.
Встречи и совместная работа с Шаляпиным оставили неизгладимое впечатление в душе Владимира. «Я слышал его несметное количество раз, видел в таких редких ролях, в которых он больше никогда не пел, слышал в его исполнении романсы, которые он никогда больше не повторял, — писал Владимир Резников. — В течение последних двадцати лет его жизни и карьеры я следовал за ним. Я участвовал в новых постановках с его участием, сперва как статист, потом как гример и уже за границей — как певец Я следил за ним, за его интерпретацией, жестом, игрой, мимикой, телом, произношением... В нем удивительно гармонично сочеталось все: голос, рост, лицо, пластика, умение менять походку. Но самое главное — это чудесный талант перевоплощения.
Расскажу о гриме Мефистофеля. Он приходил задолго до начала спектакля, раздевался догола и садился перед зеркалом в своей артистической с мощным освещением. Начинал гримировать лицо. Он лепил его, как скульптор. Парикмахер через щелочку в двери наблюдал, в каком состоянии его грим, чтобы вовремя зайти и надеть на голову Шаляпина парик Мефистофеля. Парикмахер несколько раз крестился перед тем, как войти. Накладки грима, зловещий демонический разлет бровей, хищная бородка делали лицо Шаляпина неузнаваемым... Во время работы над гримом Шаляпин особенное внимание уделял тем частям тела, шеи, кистей и пальцев рук, которые оставались открытыми. Все это гримировалось. Грим Шаляпина, созданный им для большинства своих ролей, стал моделью для всех басов, исполнявших эти же партии.
Шаляпин прекрасно знал музыку всех опер, в которых он пел, от вступления до последнего аккорда. Однажды я наблюдал за Шаляпиным, когда он в костюме Мефистофеля стоял за кулисами и спокойно разговаривал с Головановым. Между тем на сцене шла картина в саду Маргариты. Помощник режиссера, выпускающий артистов на сцену, взволнованно обратился ко мне: «Володя, что мне делать, сейчас должен быть выход Шаляпина, но сказать ему нельзя, не знаю, что делать». В этот момент Шаляпин сорвался с места, прервав разговор, выбежал на сцену и с большим вдохновением запел арию заклинания цветов. В одно мгновение он стал Мефистофелем.
Какую же школу имел этот великий певец — итальянскую, немецкую или просто пел без школы? Выскажу свое мнение, мнение певца. Шаляпин пел по-своему, меняя голос для каждой роли. По сравнению с такими басами, как Цесевич, Василий Петров, Григорий Пирогов, голос Шаляпина был небольшой. Но он «покрывал» их, потому что знал секрет воздействия голоса на слух.
«Достиг я высшей власти, шестой уж год я царствую спокойно»... Шаляпин подходил к этой фразе после сцены с сыном, заканчивая ее на словах: «Учись, дитя...» меццо воче, почти шепотом, и так же тихо, как бы продолжая эту мысль, начинал монолог. Звучание голоса то нарастало, то истаивало. В одной фразе «но счастья нет моей измученной душе» было столько оттенков...
Это и создавало иллюзию громадного голоса, а голос был небольшой, — был гений, ум, чувство и умение. И еще тончайший артистический инстинкт. Инстинкт подсказывал ему, что хорошо, что вульгарно, что дешево. А кроме того, у него была щедрая натура, которая легко откликалась на все, что мы зовем прекрасным.
Подражать ему нельзя. Возникает жалкая и нехорошая копия. Как он ставил звук, никто не знал. Мне кажется, что он и сам не знал. Я у него несколько раз спрашивал: «Федор Иванович, как вы звук ставите, куда он у вас идет?» Ответ был всегда один: «Пою, как чувствую». И это была правда.
Редкий портрет Ф. И. Шаляпина с его автографом. (Из архива Вл. Резника).
Русская опера в Буэнос-Айресе. 1928 г.
В ГОДЫ ФАШИСТСКОЙ ОККУПАЦИИ
В Париже хозяйничали немцы. На улицах одного из самых светлых городов мира — полное затемнение: все окна зашторены черными занавесями. Стекла фонарей на улицах закрашены синей краской. Гестапо свирепствует днем и ночью, идут аресты. Каждый, кто покажется готовым к сопротивлению, каждый, кто может быть принят за еврея, коммуниста, подвергается аресту по любому доносу или подозрению...
Резников скрывался в подвале квартиры своей близкой приятельницы, певицы Елены Садовень. Несколько раз квартира подвергалась обыску по чьему-то доносу, но консьержка заранее предупреждала Владимира, и он быстро скрывался через окно или черный ход. Он старался больше не выступать на сценах Парижа. Как мексиканский подданный, он имел право переезжать из города в город и даже выезжать в страны профашистской ориентации, если существовали контракты. По предложению друзей, участников движения Сопротивления во Франции, Владимир стал их связным. Артисты, выезжавшие на гастроли, всегда возили с собой большой багаж — костюмы, парики и другой реквизит. Вместе с костюмами в багаж Резника укладывали деньги, почту и другие документы. По условным адресам он сообщал о своем приезде. После окончания гастролей он осуществлял обратную связь с французским Сопротивлением.
Жители Парижа стремились хоть на короткое время отвлечься от жуткой действительности, забыть о страхе, холоде. Все действовавшие в ту пору театры и кино были, как правило, заполнены.
Председательница музыкального общества и директриса Русской консерватории Алексинская организовала оперные спектакли, чтобы поддержать артистов бывшей Русской оперы. Благодаря сохранившимся декорациям и костюмам была поставлена опера «Евгений Онегин».
Владимир согласился на предложение Алексин-ской выступить в пяти спектаклях в роли Гремина. Это было большой ошибкой. Он забыл, что на квартиру, где он скрывался, неоднократно приходили с обыском. Да и друзья его были неосторожны, посылали ему письма, забывая о цензуре гестапо.
Местонахождение Владимира раскрыло гестаповцам письмо, которое неосторожно прислала ему из Брюсселя Люсет Корсова.
Это случилось в субботу 5 июня 1943 года, на третьем спектакле «Онегина». После того, как Владимир исполнил на «бис» арию Гремина и, ничего не подозревая, направился к себе в артистическую, чтобы переодеться, к нему подошли два субъекта и попросили предъявить бумаги. Он понял, что это — гестапо. Его препроводили в артистическую, где он показал свои документы. Там находились еще два артиста. Владимир успел попросить их сообщить Елене Садовень о его аресте. У выхода стояла автомашина со знаком полиции.
Резника допрашивал гестаповец, выложив на стол два револьвера. Увидя это, Владимир рассмеялся и спросил: «Неужели, я такой опасный преступник, что, разговаривая со мной, нужно иметь столько оружия?» Гестаповец убрал револьверы в стол. На все вопросы Владимир отвечал уклончиво. Вошли два гестаповца, встали по бокам. Владимир понял, что это значило. Сейчас будут бить. Тогда он рассвирепел и сказал на чистом немецком языке: «Вы можете приказать избить меня до смерти, я ничего не скажу, но помните, если останусь в живых, я вас найду и задушу собственными руками».
После этого Владимира привели в камеру, где сидели еще три человека. От них он узнал, что находится в тюрьме предварительного заключения. Всю ночь он не смыкал глаз... На другой день его перевезли в другую тюрьму и посадили в одиночную камеру. Все, кто сидел в соседних камерах, были осуждены на казнь. Это были немцы-дезертиры, французы, бельгийцы, евреи... По ночам многих уводили: кого — в лагерь, кого — в крепость, а кого-то угоняли в Германию.
Владимира содержали как опасного преступника. Голод, бессонница, мучительные дни и ночи без всякой надежды. Ожидание ослабило его волю. Силы были на исходе. Однажды он почувствовал себя настолько плохо, что решил пропеть реквием себе и начал напевать вполголоса «Ave Maria».
Соседи по этажу, услышав, стали просить его петь громче. Никогда в жизни он столько не пел, а заключенные просили еще и еще. Утром он проснулся, услышав шаги в коридоре, понял, что идут к нему. Ну, вот и конец.
Начальник тюрьмы и весь его штаб заполнили одиночку. Владимир отошел к стене, противоположной входу, по правилам тюрьмы. Начальник обратился к Владимиру: «Вы пели вчера?» — «Да». — «Это запрещено». — «Я знаю, но я себя скверно чувствовал и решил петь. Это — моя профессия. Если кто-то должен нести наказание за пение, то только я». Трудно сейчас сказать, что послужило тому причиной, но наказания не последовало, хотя петь, разумеется, было категорически запрещено.
Неожиданное спасение пришло из Бельгии. Друзья Резника — Корсова, Садовень, хорошо знавшие его артисты обратились с просьбой о спасении певца к королеве Елизавете. Ходатайство королевы, к счастью, возымело действие...
И НЕВОЗМОЖНОЕ — ВОЗМОЖНО
Не сразу удалось Резнику восстановить свои физические и творческие силы, подорванные тяжелыми испытаниями военных лет. Русская опера в Париже распалась, французская антреприза смогла предложить лишь участие в случайных концертах, постоянной работы в оперных театрах не было. Резник решает попытать счастья за океаном, но его поездка в Соединенные Штаты не приносит ему ни сценического успеха, ни душевного покоя.
В 1949 году Резник возвращается во Францию и здесь сразу же приступает к напряженной творческой работе: выступает с концертами, принимает участие в организации Русской камерной оперы. Вскоре он становится главным режиссером этого театра, исполняет ведущие партии оперного репертуара. В камерной опере Резник успешно поставил «Князя Игоря», «Сорочинскую ярмарку», «Демона», «Женитьбу» А. Гречанинова. Он получает ангажементы в Барселоне, Женеве, Иене, делает запись на французском радио, совершает турне по городам Германии.
Не сразу удалось Резнику восстановить свои физические и творческие силы, подорванные тяжелыми испытаниями военных лет. Русская опера в Париже распалась, французская антреприза смогла предложить лишь участие в случайных концертах, постоянной работы в оперных театрах не было. Резник решает попытать счастья за океаном, но его поездка в Соединенные Штаты не приносит ему ни сценического успеха, ни душевного покоя.
В 1949 году Резник возвращается во Францию и здесь сразу же приступает к напряженной творческой работе: выступает с концертами, принимает участие в организации Русской камерной оперы. Вскоре он становится главным режиссером этого театра, исполняет ведущие партии оперного репертуара. В камерной опере Резник успешно поставил «Князя Игоря», «Сорочинскуюярмарку», «Демона», .¦Женитьбу» А. Гречанинова. Он получает ангажементы в Барселоне. Женеве, Иене, делает запись на французском радио, совершает турне по городам Германии.
Интенсивная, а временами изнурительная работа требовала от артиста огромных сил, которые, увы, к этому времени начали убывать. Пришлось пожертвовать многими приглашениями, а вслед за этим появилась стесненность в средствах.
В эту нелегкую для каждого артиста пору Резник принимает поразительное по смелости решение: он собирается перестроить свой голос с баса не тенор.
Переучивание продолжалось более трех лет. За это время он изучил пение известных теноров — стал вспоминать, как пел Джильи, вместе с которым он выступал в 1935 году, Пертиле, а главное — Карузо.
-.Он пришел к выводу, что так же, как фаляпин для басов, так и Карузо для теноров является эталоном. Прослушав все записи его голоса, которые были в Париже, он написал: «Я не слыхал при жизни Карузо, могу судить о нем только по его пластинкам и рассказам своих старших товарищей. Безусловно, это очень редкий, если не единственный феномен на оперной сцене. Существуют легенды о Рубини, Тамберлике, но, к нашему величайшему сожалению, их пластинки до нас не дошли — в то отдаленное время пластинок просто не было.
Разберем его голос. Это тенор большого диапазона и с широкой серединой. Голос, идущий (как треугольник) вершиной вниз, а не наоборот. Первоклассный тембр, выразительность, колоссальное дыхание, умение его направлять. Он почти не употреблял пиано, только — меццо воче и форте, все звучало слитно, как единое целое. Люди говорили, что это связано с особенностями итальянского языка, но я слышал его пластинки, напетые им на французском языке, например, «Рахиль, ты мне дана» Гапеви. И здесь то же самое, хотя, конечно, нет той свободы, когда он поет по-итальянски, в особенности, неаполитанские песни...
В этом голосе была целая гамма обертонов, каждая нота, взятая им, было словно окружена этими обертонами. Правильно, он был итальянец, пел по итальянской системе, но у него было что-то, чего не было у других певцов, и до сегодняшнего дня мне еще не приходилось встречать артиста, который хоть наполовину мог бы сравниться с ним по квалификации. Конечно, есть первоклассные певцы, такие, как Джильи, Вольпи и так далее, но при всем их совершенстве им чего-то не хватает для достижения того, что делал и чего достиг Кару^ др- Вот пример. Возьмем какой угодно диск. Закройте глаза и слушайте арию много раз слышанную, и у вас родится впечатление, что этому человеку не надо было играть на сцене, не надо было даже двигаться, голос сам играл, его голос был актером, так он был богат всякими переливами, переживаниями.
Можно ли подражать Карузо? Я сказал бы — да. Можно ли у него учиться — да, но научиться так, как пел он, — нельзя, потому что это было личное, присущее только Карузо. Как и у Шаляпина. Представьте себе тенора с хорошо поставленным голосом. Он будет петь «Паяцы», как пел Карузо. Где же этот тенор возьмет такой объем голоса? Чтобы получить более или менее похожее, он начнет форсировать. Но где он возьмет эту ровность звука во всех регистрах? Это дается природой или ужасно долгой и кропотливой работой. Где он возьмет эту музыкальность звука, которая у него тоже от природы, где он возьмет эту высоту звука, эти обертоны, эту задушевность и все вместе взятое, этот обаятельнейший тембр, который никакая школа не создаст и не сделает? По-моему, голос вышколенный и голос, натурально поставленный, существенно отличаются друг от друга. В вышколенном голосе при всем его техническом совершенстве чувствуется искусственность, нет той искренности. Звук Карузо, как и Шаляпина, это его звук, это он. Чтобы так петь, надо родиться с таким голосом.
Следовательно, научиться петь так, как поет он, мы не можем. Он для нас, смертных певцов, не пример для постановки звука. Если мы будем ставить голос, как у Карузо, мы испортим или погубим наш голосовой аппарат. Есть примеры певцов эпохи Карузо с замечательными голосами, которые хотели подражать его манере. Это испанец Флета и немец Ядловкер, оба с замечательными вокальными данными, но вместо того, чтобы искать свою персональность в голосе, они подражали Карузо. Оба пели одновременно с ним в сезонах Нью-Йорка и Лондона, в результате же оба расшатали голоса и имели очень много трудностей в дальнейшей карьере.
Его манера пения была единственная в мире, никто до него и после него так не пел. Просто физически невозможно. Карузо часто употреблял портаменто, а простому певцу это нельзя делать, получается некрасиво, неудобоваримо. У него же — сходило, и было красиво, и казалось на месте: А когда Карузо «пускает слезу» — как переливается его голос всеми радугами печали — передать нельзя. Это неподражаемо. Как это делать — не знаю и не хочу знать».
Проучившись почти четыре года, Резник подготовил большой теноровый репертуар и наконец решил выступить в новом амплуа. В 1954 году ему исполнилось 50 лет, и в этом же году он с успехом начал выступать в концертах как тенор. Вскоре испанский оперный театр Дель-Лисео пригласил Резника в качестве режиссера для работы над постановкой «Сказания о невидимом граде Китеже» и второго акта «Евгения Онегина». Для исполнения были привлечены лучшие певцы из разных стран. Резник заново перевел либретто с русского на испанский для программы. В этом театре все оперы исполнялись на языке оригинала.
Дирекция театра не смогла подобрать певца на очень трудную партию Кутерьмы. Неожиданно Резник предложил собственную кандидатуру. В Мадриде еще не знали о перевоплощении Резника в тенора. Ему говорили: «Вы — ведущий бас, вы пели на этой сцене много раз. Вся публика будет ошарашена таким превращением». Тогда Резник попросил дирижера и оркестр проаккомпанировать ему. Исполнение было столь убедительным и безупречным, что Резнику было предложено немедленно подписать контракт на все три спектакля.
Владимиру Яковлевичу было 74 года, а он пел сложнейшие арии, романсы, немногим ранее подписал контракт с «Гранд Опера» — собирался петь Радамеса в «Аиде» и не спел только потому, что боялся не справиться с волнением.
Страстная увлеченность музыкой, постоянная забота о мастерстве, редкая работоспособность позволили Владимиру Яковлевичу заниматься любимым делом до конца своей жизни. Эта жизнь вместила в себя и радость истинного творческого успеха и жестокость ударов судьбы, гордость сознанием причастности к великому русскому искусству и горечь отчуждения от своей родины. Это была непростая и нелегкая жизнь, но она была отдана искусству.
